Полезно знать: Чрево, заклятое на обжорство (исповедь сиделки)
Из письма:
«Мне двадцать два года. Мой вес так велик, что я даже стесняюсь о нем писать. Обращаюсь к Вам за помощью и надеюсь, что мое письмо будет опубликовано. Если так случится, то это значит, что я прилюдно покаялась в своих грехах и могу рассчитывать на прощение. Может быть, тогда Господь поможет мне избавиться от заклятия, которое на меня наложили в наказание за то, что я решилась обворовать умирающего человека.
Я обо всем расскажу Вам, как на исповеди, ни слова лжи я не произнесу, не буду пытаться оправдываться. Ведь я хочу только одного: чтобы Господь меня простил.
Два года тому назад я окончила медучилище. Пошла работать медсестрой, но в больнице платили такие копейки, что мне даже не хватало на то, чтобы оплачивать съемную квартиру. Сама я из села, а очень хотелось жить в городе.
Как-то мне предложили поухаживать за лежачим больным. За это пообещали хорошо платить, и я согласилась. Я приехала по указанному адресу, где меня встретила пожилая, приятная и, видимо, очень состоятельная женщина.
Она объяснила, что сама она живет в Израиле, а ее мать не смогла к ней приехать и осталась одна в России.
Агния (так звали хозяйку, которая меня наняла) сказала мне: “Я очень люблю свою мать, но мне необходимо вернуться в Израиль. Я буду Вам хорошо платить, более того, я даже отдам Вам деньги вперед, чтобы не связываться с переводами. Вы напишете мне расписку. Я очень надеюсь на то, что поскольку Вы дипломированная медсестра, то будете хорошо ухаживать за мамой. Я знаю, что Вы живете на съемной квартире, так вот, Вы можете жить здесь и таким образом сэкономите деньги. Еще я Вам оставлю деньги, на которые Вы будете покупать продукты и кормить маму. Покупайте ей все самое хорошее и свежее, денег оставлю много, и Вы их, пожалуйста, не экономьте”.
Я заверила Агнию, что буду ухаживать за Раисой Максимовной как за родной матерью.
Вечером Агния улетела в Израиль, а я осталась в трехкомнатной квартире со своей подопечной и кучей денег, о которых еще вчера не посмела бы даже мечтать. Сварив кашу, я покормила Раису Максимовну, которая была так слаба и стара, что сразу же уснула или сделала вид, что спит.
Квартира была обставлена красивой старинной мебелью, и я весь вечер глазела на статуэтки, картины и вазы. Потом я стала перебирать книги – их было очень много…
Неожиданно больная зашевелилась и застонала. Я приподняла одеяло и с досадой обнаружила, что бабка была вся мокрая. Подумав, я подсунулa под нее простынь – мне не хотелось ее ворочать.
Прикрыв дверь и не обращая на нее внимания, я уселась смотреть телевизор.
Не знаю, что на меня тогда нашло. Ощущение власти над беспомощной старухой пьянило меня. “Да пошла ты”, – подумала я про себя и включила телевизор погромче.
Утром я умылась, заварила ароматный кофе и стала с аппетитом жевать вкусную колбасу. Запасов в холодильнике было много. Раньше я не могла себе позволить никаких деликатесов, а теперь все было в моем распоряжении. После сытного завтрака я развела кипятком “Доширак” и покормила им больную. Лицо ее выражало недовольство и обиду, но я делала вид, что ничего не вижу. Я сняла с нее мокрую рубаху, сменила постель, а через полчаса она снова была мокрой. Мне не хотелось с ней возиться, так как я собралась за покупками, ведь теперь у меня была куча денег.
Я закрыла квартиру и молча ушла. Мы вообще с первого дня не разговаривали: я – от нежелания, а она, видимо, от обиды.
Вернулась я с полными сумками обновок. Кофточки, юбки, платья были изумительными, и мне хотелось, чтобы кто-нибудь меня в них увидел.
Снова покормив Раису Максимовну “Дошираком”, я нарядилась, за крыла квартиру и поехала к девчатам в общежитие – похвастаться. Ни у кого из них не было таких шикарных шмоток, как у меня.
Вечером мы отправились на дискотеку, и домой я вернулась только утром, часов в одиннадцать. Меня бесили обгаженные простыни, и я вовсе не желала отстирывать эту грязь. Все я сложила в мешок и выбросила в мусоропровод. В шкафу было навалом постельного белья.
Перед дискотекой я ходила в салон, где мне нарастили гелиевые ногти. “Не могу же я портить свой шикарный маникюр”, – думала я тогда.
И вот я стала выкидывать изгаженное белье в помойку. Готовить для старухи мне тоже не хотелось, и я разводила ей кипятком пюре и лапшу быстрого приготовления, а сама ела деликатесы, пила соки и компоты.
Мне стала нравиться моя жизнь, и я тратила деньги налево и направо. Я с радостью думала, что теперь могу многое себе позволить. Вся моя комната была завалена туфлями, босоножками, одеждой и бижутерией. Одно меня злило – то, что, имея кучу денег и нарядов, я должна была сидеть рядом с Раисой Максимовной.
От всей той гадости, которой я ее кормила у нее приключился запор, и она корчилась в коликах, а я ей зло говорила: “Ничего, меньше гадить будешь, а то уже почти простыней не осталось”.
Вечером я поехала к девчатам, там я познакомилась с одним парнем, и мне было так хорошо, что совершенно не хотелось возвращаться к боль ной старухе. Была пятница, и мы всей компанией поплыли на остров “Кораблик”, там мы пробыли до понедельника.
Мне очень хотелось понравиться своему новому другу, и я изображала из себя богатую девушку. Сорила деньгами, покупая на всю компанию французское шампанское и фрукты.
Когда я наконец пришла домой, Раиса Максимовна тихо стонала. Я подсунула под нее тряпки и попыталась напоить кефиром. Но она обрыгала постель и мою новую кофточку.
Не знаю, как так случилось – видимо, я сильно разозлилась, – но я отхлестала ее по щекам. В квартире стояла вонь, и мне хотелось все бросить и сбежать.
Потом я переоделась и ушла, сказав ей: “Я тебя проучу, коза старая”.
Я не думала не возвращаться, но опять все сложилось так, что я не пришла домой. Себя я утешала мыслью о том, что нет ничего страшного в том, что бабка поголодает немного, ведь некоторые люди даже лечатся голодом.
Через два дня, когда я открыла дверь, Раиса Максимовна лежала тихо, будто в глубоком обмороке. Я испугалась и стала ее трясти. Неожиданно она открыла мутные глаза и совершенно четко сказала: “Как я тебя ненавижу, ты же не человек, а самое настоящее скотское отродье. Я проклинаю твое чрево, жри и давись. Жри и давись, будь свиньей, ведь ты и есть свинья…”
Больше она ничего не сказала. Может быть, я и плохой медик, но отличить мертвого человека от живого могу.
Раиса Максимовна умерла. Я переодела ее во все чистое. Убрала в комнате и стала думать, как мне теперь быть.
Потом я решила. Бабке восемьдесят пять лет, вряд ли ее будут анатомировать, чтобы узнать причину смерти. И если ее даже вскроют, я ведь ее не травила, а что желудок пустой, так пусть еще докажут, что это я ее не кормила, может, она сама не желала есть.
Я позвонила ее дочери в Израиль и сказала, что ее мать умерла во сне, без мучений. А еще сказала, что мы очень друг к другу привязались и что я не могу себе найти места от переживаний.
Утром из Израиля прилетела Агния, чтобы похоронить свою мать.
Она и вправду решила, что я была последней опорой и отдушиной для ее матери. Трехкомнатную квартиру она отдала мне, оформив дарственную.
Поплакав, Агния улетела назад, в Израиль.
С этого дня каждую ночь мне стала являться покойница, она мне мерещилась то в одном, то в другом углу.
Что-то невероятное произошло с моим организмом, я стала есть так много и так жадно, что вес мой рос не по дням, а по часам. Я уверена, что это на меня действует проклятие покойницы. Я погибаю, я заплываю жиром, и вот я решила снять со своей души груз. Если мне суждено умереть, то я не хочу умирать с грехом, который терзает мою душу.
Помолитесь обо мне и не осуждайте меня, ведь я искренне раскаиваюсь в том, что натворила».
